Клинический случай - Страница 10

В некрологе Джимми Стомы 789 слов, что равняется примерно двадцати четырем дюймам текста в колонке. Привередливая Эмма будет кипеть от злости. Она сказала, что мой максимум – пятнадцать дюймов. Все, что длиннее, не ляжет на полосу раздела Смертей, а это означает, что статью надо обкорнать или перенести в другой раздел.

Эмма скорее поцелуется взасос с игуаной, чем попытается урезать мою статью, потому что ей прекрасно известно, что я буду дышать ей в затылок и биться за каждую жалкую запятую, которую она решится вычеркнуть.

Нельзя сказать, что у Эммы получается гладкая редактура даже в том случае, когда ей никто не мешает работать. А уж если ей приходится выдерживать осаду, она и вовсе теряется; даже знаки препинания (ее сильная сторона при обычных обстоятельствах) начинают прихрамывать на обе ноги. Отчекрыжить два или три дюйма от моей статьи – все равно что резать по живому. А уж оттяпать девять – настоящая пытка, и Эмма прекрасно это знает.

Есть у нее, правда, еще один вариант: некролог Джимми Стомы можно передвинуть в начало раздела. В этом случае бразды редакторского правления перейдут к одному из соперников Эммы. И что особенно неприятно – возможно, мою фамилию поместят на видное место, а это само по себе событие такое же редкое и мистическое, как солнечное затмение.

Бедная девушка. Из чего ей приходится выбирать!

Перед тем как нажать на «отправить», чтобы переслать ей некролог Джимми Стомы, я перечитываю его еще раз и подчищаю концы.

Я убираю определение «несомненное» перед словом «сходство».

Я морщусь, дойдя до упоминания о «Чили Пепперз», сильно подозревая, что на эту конкретную группу «Блудливые Юнцы» оказали минимум влияния.

Меня бесит фраза «злоупотребление наркотиками и алкоголем», но все, что мне приходит в голову вместо нее, тоже давно затаскано.

Я вставляю «широко освещавшегося в прессе» перед «развода»…

Я занимаюсь этой фигней, чтобы протянуть время, а время я тяну в надежде, что Дженет Траш все-таки позвонит мне и скажет пару слов о своем брате. За исключением парочки цитат из давних статей, весь некролог написан со слов Клио Рио. Мне как-то неуютно опираться только на один источник информации, а многие факты в этом деле мне известны только от Клио. В том числе и причина смерти Джимми Стомы.

И еще у меня из головы не выходит рыжеволосый тип с пакетами, которого я встретил у лифта. Черт, да найдется тысяча невинных объяснений! Возможно, это старший брат Клио или какой-нибудь дайвер, приятель Джимми. Хотя с одеколоном в стиле «бык-производитель» он явно переборщил.

Я скептически уставился на слова «все еще потрясенная трагедией» – так я описал вдову Джимми. Наверное, стоило бы вычеркнуть, но я не буду. Это создает более трепетную атмосферу, чем фраза «глушит „отвертки“ и тупо пялится в окно», хотя, как ни грустно, именно так оно и было на самом деле.

Тут я замечаю еще одну деталь в тексте, и меня снова охватывают сомнения. Я имею в виду абзац, где говорится о том, что Клио и Джимми познакомились на вечеринке «Ви-эйч-1». Об этом мне тоже сообщила Клио.

И она же сказала мне, что ее муж окончательно и бесповоротно порвал со своим прошлым и слышать ничего не хотел о мире музыки, пока не встретил ее. Так почему же он пришел на гулянку в честь Ван Халена?

Одна из тех загадок, которые мне, наверное, никогда не разрешить.

Я смотрю на часы. Затем щелкаю мышкой на «отправить» – Джимми Стома летит к Эмме на всех парусах. Потом я спускаюсь вниз по лестнице, чтобы взять себе содовой. Я возвращаюсь и вижу, что Эмма успела мне ответить: «Нам надо поговорить, как только закончится летучка!»

Наверное, она даже не читала некролог – просто увидела объем и психанула. Через несколько минут она идет ко мне через отдел новостей, и я, как росомаха, готовлюсь отразить удар.

– Его забрали Городские Новости, – сообщает она таким тоном, как будто ей все равно.

– Да? На первую страницу раздела?

Эмма не отвечает. Она знает, куда попадет некролог Джимми Стомы, но не хочет дать мне повод для злорадства.

– Все вопросы к Городским Новостям, – отрезает она, делая вид, что редактирует статью молодого Эвана Ричардса, нашего стажера.

Когда я подхожу к ней, Эван почитает за лучшее убраться от ее стола: он знает, во что выливаются наши с ней перебранки.

– А как у тебя обстоят дела? – спрашиваю я Эмму. – Есть чем заполнить место?

– Найду пару сообщений от агентств.

Она старается не смотреть на меня; ее изящные руки, кажется, прилипли к клавиатуре, а носом она почти что водит по экрану монитора. Ситуацию ухудшает то, что на мониторе ничего нет. Я вижу отражение небесно-голубого экрана в ее очках для чтения.

Неожиданно мне становится жаль ее.

– Вряд ли телеграфные агентства сообщат что-то про рабби Левина. Эмма, позволь мне сделать пару звонков.

Она моргает. Я замечаю, что она белыми зубками слегка прикусывает губу.

– Нет, Джек. У нас нет времени.

Вернувшись на свое место, я делаю три звонка: вдове раввина, его брату и в синагогу. За двадцать оставшихся минут я стряпаю двенадцать дюймов, которые затем переправляю Эмме со словами: «Ты была права. Дельтапланеризм – это вещь!»

Я уже собираюсь свалить из редакции, но тут она зовет меня. Я подхожу к ее столу и вижу на мониторе некролог раввина. Нетрудно предположить, что сейчас последует.

– Джек, мне больше нравятся слова брата, чем слова жены.

– Что ж, поменяй их местами, – легко соглашаюсь я. Для Эммы этот некролог важнее, чем для меня. – И прощай до завтра.

И вдруг ни с того ни с сего она говорит: