– Как называлась яхта, – спрашиваю я, – до того, как Джимми женился на Клио?
Бернс извивается в моих объятиях, но все равно хихикает:
– «Плавучая богадельня».
– Ого. Странно.
– Почему странно? – гневно вопрошает он. – Дай мне встать, черт тебя дери.
– Странно, что человек, который хотел забыть о музыке, назвал яхту в честь своего альбома.
– Приятель, ты сам не знаешь, что за чушь порешь. Кто сказал, что Джимми решил завязать с музыкой?
– Его жена.
– Да ладно?
– Она-то должна знать. Ты сам говорил.
До того как Джей успевает стряхнуть меня с себя, я встаю. С моей помощью он встает на ноги и в ответном жесте доброй воли поднимает с замусоренного пола мой блокнот. Хвост растрепался, сальные волосы свисают жидкими сосульками. Я протягиваю ему визитку, где указан мой прямой телефонный номер в «Юнион-Реджистер».
– Это еще зачем?
– На случай, если захочешь рассказать мне что-нибудь еще про Джимми.
– Это вряд ли, – говорит Бернс, но карточку сует в карман. – Извини, что на тебя набросился, приятель. Неделя была паршивая.
– Ничего страшного. Извини за нос.
– Что за дерьмовый способ попасть в «Роллинг Стоун» – «бывший „Блудливый Юнец“, который был с Джимми Стомой во время последнего погружения»! – Бернс сплевывает в раковину. – Они десять лет не упоминали мое имя.
Мы поднимаемся из каюты на долгожданный свежий воздух. На палубе снежно-белая цапля расправляет шею в предчувствии кормежки.
– Это Стив. Джимми назвал его в честь Тайлера. Говорил, у него ноги такие же тощие.
– Расскажи мне про сольный проект Джимми.
– Откуда ты?… – И быстро поправляется: – А, про альбом? Да он даже примерно не закончен – Джимми уж сколько лет с ним возится на Эксуме. Оборудовал студию в домике на пляже, но никогда не проводит в ней больше двух часов. Невозможно работать, когда кругом такая красивая голубая agua.Джимми, можно сказать, живет на этой яхте.
Я спрашиваю Бернса, сколько песен закончено.
– Ни одной, – отвечает он. – Джимми просто валял дурака со своим «гибсоном».
– Без музыкантов? Без подпевок?
– Ага. Только Джимми, говорю же.
Я всегда поражаюсь, как болваны вроде Джея Бернса, потрепанные и обдолбанные, могут каким-то непостижимым образом найти в себе силы для того, чтобы солгать. Как будто у них в башке есть специальный отсек для хранения брехни.
– У альбома было рабочее название? – спрашиваю я.
– Угу, штук пятьдесят. Каждую неделю менялось.
– И в то же время он продюсировал новый альбом Клио?
Бернс хочет ответить, но передумывает.
– И что ты будешь теперь делать, Джей?
– Не знаю. Ей для «Сердца на мели» нужен клавишник. Я сказал, что могу помочь.
– Я не об этом.
– Значит, я опять не въехал, – говорит он.
– Тебе надо отдохнуть, приятель.
Я спрыгиваю с «Рио-Рио». Стив вскрикивает и улетает с палубы. Бернс кричит мне вслед:
– Подожди, приятель, хочу кой-чего у тебя спросить…
Он перегнулся вперед, вцепившись в планшир. Понизив голос, спрашивает:
– Мне просто интересно. Билли Престон – слыхал про такого?
– Конечно. Он играл с «Битлз».
– Это мой герой, приятель. Он не… ну ты понимаешь… он пережил сороковник?
– Да, Билли жив-здоров.
– Иди ты! А Грегг Оллмен?
– Держится, – отвечаю я. – Ему уже почти пятьдесят пять.
Джею Бернсу явно полегчало.
– Спасибо, – говорит он. – Я не шибко слежу за новостями.
Рано утром я отправляюсь в редакцию, где собираюсь ненавязчиво украсть статью у Эвана, нашего стажера.
Я слышал по радио, что бывший мэр Беккервилля скончался «после продолжительной болезни». Бывший мэр Беккервилля – не кто иной, как тупой мешок с дерьмом по имени Дин Райалл Жульворт, погоревший на коррупции и аморальном поведении. Он организовал поблажки для заведений, оказывающих взрослым мужчинам услуги определенного рода. Однажды он получил взятку в виде секса по-быстрому (две минуты!) за разрешение открыть «массажный салон» рядом с детским садом. Он провел бы в тюрьме гораздо дольше трех недель, но у него нашли рак в последней стадии и выпустили условно-досрочно.
Я уверен, что в некрологе Дина Жульворта следует указать без преуменьшения – чем грешит «Юнион-Реджистер» – все его проступки. Эмма же считает, что публиковать подробный отчет о жизни мерзавца жестоко. Она говорит, что это неуважение к скорбящим родственникам. Я уверен, дай Эмме волю, в некрологе Никсона Уотергейт был бы упомянут лишь вскользь, а то и вовсе забыт.
Эван особо не расстраивается, когда я забираю у него материал.
– Хорошо, Джек, – дружелюбно говорит он, – но за тобой должок.
Эван долговязый и какой-то бледный, волосы растрепаны, как это сейчас модно. У него нет намерения становиться профессиональным журналистом после колледжа, но он мне все равно нравится.
– Мистер Жульворт – один из тех вороватых шмуков, которые заслуживают, чтобы их спровадили в могилу пинком под зад. – Я считаю, надо Эвану объяснить. – Лучше этим займусь я, а не ты. Эмма наверняка поднимет скандал.
– Да уж, ты и Эмма! – кивает Эван.
Однажды за пивом он, основываясь на наших «горячих» перепалках в редакции, предсказал, что мы с ней станем любовниками. Я даже не смог заставить себя отбрить мальчишку – настолько это смехотворно.
Сегодня ему такое с рук не сойдет.
– А ну-ка убери с лица эту самодовольную ухмылку, – рявкаю я, – если не хочешь остаток лета писать про свадьбы.
Эван ошеломленно бормочет извинения и смывается. Я залезаю на кладбище, откапываю и распечатываю самые наиподробнейшие и беспощадные статьи про некогда большую политическую шишку Беккервилля.