Клинический случай - Страница 66

Эмма же остается спокойной и рассудительной, как колибри. В душе я утыкаюсь носом в ее намыленную мочку и спрашиваю:

– А это отразится на моей ежегодной аттестации?

– Цыц! Дай-ка мне бальзам для волос.

Позже мы стаскиваем одеяла и подушки с кровати и уютно устраиваемся в гостиной под звуки музыкальных головоломок с неизданного альбома Джимми Стомы. Через десять минут Эмма засыпает, а я медленно погружаюсь в двухголосый бэк-вокал песни под названием «Сделка», где говорится то ли о супружеской измене, то ли об отказе от метадона – по припеву судить трудно.

Вскоре я проваливаюсь в знакомый сон с Дженет Траш в главной роли. Мы с ней в похоронном бюро, где кремировали тело ее брата, только на этот раз мы смотрим на пустой обитый бархатом гроб. Во сне я подтруниваю над Дженет из-за ее веры в реинкарнацию, а она говорит, что нет ничего дурного в том, чтобы придерживаться широких взглядов. У меня в руках сковородка с жареной курицей, и я говорю, что, если Дженет права, мы поедаем чьего-нибудь реинкарнивованного родственника, может, даже моего папашу. Сон заканчивается тем, что Дженет со всей дури хлопает крышкой гроба мне по пальцам.

– Джек! – Эмма трясет меня за плечо. – Кто-то ломится в квартиру.

Я вижу, как поворачивается дверная ручка, и рывком сажусь. С того самого дня, как здесь побывал злоумышленник, я сменил старый замок и врезал еще два, но сердце все равно колотится как бешеное. Я вскакиваю на ноги и кидаюсь подпирать дверь своим телом; сто семьдесят семь фунтов голого веса и решимости.

– Убирайтесь! – хрипло кричу я. – У меня дробовик.

– Успокойся, малыш.

– Кто там?

– Это я, Джек. Твой старый добрый друг.

Я гневно распахиваю дверь и вижу Хуана; в его глазах знакомый блеск: все понятно – «Маргарита», и не одна. С хитрой усмешкой он интересуется:

– Как делишки, адмирал?

Бросив взгляд мне через плечо, он замечает Эмму, завернутую в простыню. Прежде чем он успевает слинять, я хватаю его за руку и втягиваю в квартиру. Шум за моей спиной может означать только то. что моя хорошенькая гостья ретировалась в спальню.

Хуан падает в кресло:

– Друг, мне так жаль.

– Теперь мы квиты, – успокаиваю его я. – Что привело тебя ко мне в полтретьего ночи?

– Я решил уйти из газеты.

– Ты спятил.

– Ну, поэтому мне нужно с кем-то посоветоваться.

Мне приходит в голову, что нормальный хозяин должен бы, по идее, одеться, но Хуан столько лет брал интервью в раздевалках, что перестал замечать наготу. Он говорит:

– Я хочу написать книгу. Сказать по правде, я уже с полгода над ней работаю.

– Это потрясающе.

– Нет, Джек, нет. Пока еще рано говорить. – Он склоняет голову набок. – Что это ты слушаешь?

– «Неизданное» Джимми Стомы. То, что Домми переписал с жесткого диска.

Но Хуан пришел сюда не слушать музыку, поэтому я тянусь к кнопке и выключаю проигрыватель. Эмма выходит из спальни обута-одета. Хуан пытается встать, бормоча извинения, а она очень мило велит ему сесть и заткнуться. Затем бросает мне штаны и уходит на кухню ставить чайник. Ее спокойствие, надо сказать, меня угнетает – я-то надеялся на грустную улыбку или горестный вздох по поводу несвоевременного вторжения. Тогда по крайней мере я бы понял, что сегодняшняя ночь занесена в скрижали Эмминой памяти.

– Книга о спорте? – спрашиваю я Хуана.

Он тяжело мотает головой:

– Это про меня и мою сестру. Понимаешь, про то, что случилось, когда мы плыли с Кубы.

– Ты уверен, что стоит это делать?

– Это же будет роман. Я еще не совсем рехнулся, – отвечает он. – Я изменил имена.

– А ты говорил об этом Лиззи?

Лиззи – сестра Хуана, та самая, на которую тогда напали. Теперь она управляет художественной галереей в Чикаго, и у нее двое детей. Я видел ее лишь однажды, она приезжала во Флориду к Хуану во время своего бракоразводного процесса.

– Я не могу с ней об этом говорить, приятель. Мы ни разу не вспоминали о том, что случилось в ту ночь, – говорит Хуан.

– За все двадцать лет?

– А что, черт возьми, нам обсуждать? Я прикончил двух парней и вышвырнул их за борт. – Хуан моргает, уставившись в пространство. – Я бы и сейчас так поступил. И Лиззи это знает.

Все эти годы его преследуют кошмары о путешествии из порта Мариэль: он просыпается от собственных криков и хватается за лекарство. Иногда он среди ночи приезжает ко мне поговорить, эти беседы – терапия для нас обоих. Эмма его бы поняла, но Хуан должен рассказать ей сам. Поэтому я стараюсь говорить тише:

– Послушай, ты не можешь написать такую книгу, ничего не сказав сестре. Это первое. А второе – ты не должен уходить из газеты. Возьми отпуск.

– Но я ненавижу свою гребаную работу.

– Ты обожаешь свою работу, Хуан. Просто сегодня тебе паршиво.

– Нет, друг, я не хочу возвращаться в «Юнион-Реджистер» после того, как закончу эту книгу. Я хочу перебраться на Гибралтар и писать стихи.

– Святые угодники!

– Пятистопным ямбом.

А я ведь советовал Хуану держаться подальше от «Куэрво»!

– Эмма! – зову я. И через пару секунд она вплывает в гостиную с тремя кружками зеленого чая. – Хуан хочет уволиться, – говорю я.

– Серьезно?

– Чтобы написать роман, – защищается он, – а потом – стихи.

– Но ты нужен газете, – возражает Эмма.

– Чего нельзя сказать о некоторых прочих, – прибавляю я.

– Наверное, я выпил лишку. Перебрал немного, – сдается Хуан, прихлебывая чай.

– А о чем роман? – интересуется Эмма.

В глазах Хуана полнейшая растерянность, и я отвечаю за него:

– О бейсболе.

Он благодарно мне улыбается: