Клинический случай - Страница 55

– Договорились, – радуется Эмма. – Через час буду у тебя.

Можно многое узнать о людях по их манере водить машину. Анна, которую я любил, несмотря ни на что, была отвратительным водителем: невнимательная, болталась из ряда в ряд и, что хуже всего, ездила со скоростью черепахи. По сравнению с Анной моя восьмидесятитрехлетняя бабка – просто Шумахер. А Эмма, к моему удивлению, оказалась самой что ни на есть чумовой гонщицей. Она мчится по шоссе со скоростью девяносто две мили в час, искусно лавируя между немногочисленными машинами. Она говорит, что без ума от своей новой тачки.

– Бензина жрет мало и прекрасно подходит и для шоссе, и для города, – делится она со мной, отхлебывая из пластиковой бутылки минералку. В последнее время практически все, кого я знаю, возят с собой минеральную воду. Наверное, мне надо бы последовать их примеру, ведь я в том возрасте, когда камни в почках уже дают о себе знать. Похоже, я высказал эту мысль вслух, потому что теперь Эмма расхваливает возможности современного ультразвукового лечения: ее отцу успешно раздробили камни в мочеточниках. Да-да, ее отцу.

Я не могу удержаться и спрашиваю, сколько ему лет.

– Пятьдесят один, – отвечает она, и я, понятно, радуюсь, что у нас с ним разница в четыре года. – Он тоже журналист, – прибавляет она.

– Правда? В какой газете?

– Работает в Токио. На «Интернэшнл Геральд Трибьюн».

Странно, что Эмма никогда об этом не упоминала. Я всегда был уверен, что она дочь ученого.

– У вас хорошие отношения?

– Он мой лучший друг, – отвечает она, – и он хорошо пишет. Действительно хорошо. – Она бросает на меня неуверенный взгляд поверх очков. – Очевидно, я этого не унаследовала. Поэтому и стала редактором. Где нам съезжать с шоссе?

На Эмме броские оранжевые сандалии, но накрашен только один ноготь на ноге – на нем нарисовано красное сердечко, если не ошибаюсь. Что бы это могло значить?

Она замечает мой взгляд и говорит:

– Это синяк, Джек. Я придавила палец креслом-качалкой.

Моя мать всегда была лихим водилой и обладала талантом договариваться с полицейскими – ей не выписали ни одного штрафа за превышение скорости. Когда я был маленьким, она каждое лето возила меня в Маратон, и по дороге нас обязательно тормозили раза два-три. Мы всегда останавливались в убогих мотелях с видом на залив, по утрам брали напрокат небольшой вельбот и ныряли или ловили люцианов в мангровых зарослях. Я не мог поймать ни рыбешки, но матери всегда везло, и мы возвращались на пристань с полным ведерком улова. Я не помню точно, почему и когда именно мы прекратили проводить отпуск таким образом, но, возможно, причиной тому стал бейсбол и девочки. Теперь, когда они с Дэйвом перебрались в Неаполь, мама рыбачит в искусственных озерах на полях для гольфа. Однажды она позвонила мне и рассказала, как поймала девятифунтового снука на блесну; предложила выслать мне «ФедЭксом» кусочек филе в сухом льду. Дэйв, объяснила она, ест только красное мясо.

И все равно она его любит.

– Здесь съезжаем, – говорю я Эмме, которая тут же начинает перестраиваться на сумасшедшей скорости.

– Направо или налево?

– Налево. Угадай, кто приходил в редакцию вчера днем. Рэйс Мэггад собственной персоной.

– Снова? – Эмма соблазнительно хмурит брови.

– Мне кажется, он остался недоволен нашим разговором. Он требовал, чтобы я заранее показал ему некролог Макартура Полка…

– Который ты еще не закончил?

– И даже не начал! Я сказал ему, что он ни при каких обстоятельствах не увидит его до публикации. Правила есть правила.

– Он президент компании – и ты ему отказал?

– Категорически. Эмма, через два светофора снова налево.

Она покусывает нижнюю губу – задача, которую я (вот оно, опять начинается!) с радостью взял на себя.

И как он отреагировал? Он говорил про меня? – продолжает расспрашивать она.

Было время, когда я не колеблясь сказал бы Эмме, что президент компании все время перевирал ее имя, но теперь я не решаюсь.

– Он скоро вызовет тебя для разговора, – отвечаю я, – по поводу моей наглости и все в таком духе. Но он выдал мне шикарную цитату для статьи. У Старины Полка от смеха артерии полопаются.

– Черт побери, Джек, – говорит Эмма.

– Да ладно тебе. Ты легко справишься с молодым Рэйсом.

– Не в этом дело. Зачем ты постоянно напрашиваешься на неприятности?

– Потому что он сноб, пижон и набитый деньгами долбаный яппи. К твоему сведению, он загоняет в гроб нашу газету и еще двадцать шесть других.

На это она говорит:

– Послушай, только из-за того, что ты поставил крест на своей карьере…

– Поосторожней с заявлениями, девушка!

– …не означает, что у тебя есть право подставлять и меня.

Подставлять? Серьезное обвинение. Обычно Эмма куда сдержаннее. При всем разнообразии планов по спасению ее от журналистики, я никогда не думал вредить ее карьере.

– Ты думаешь, я до конца дней своих хочу этим заниматься? – продолжает Эмма. – Редактировать статьи про умерших деятелей и разные цветочки? (Эмма по совместительству еще и редактор раздела Садоводства.)

– Но Мэггаду не в чем винить тебя! Он же сам боится меня уволить, – возражаю я. – Его адвокаты думают, что это будет выглядеть как месть после того собрания акционеров. Они опасаются, что это привлечет ненужное внимание в деловых кругах.

– Они боятся, что ты подашь на них в суд, – отрезает Эмма.

«Универсал», набитый галдящими детьми – видимо, футбольная команда начальной школы, – заглох на светофоре аккурат перед нами. А может, родитель не выдержал осады и бросил штурвал. Чтобы успокоить Эмму, я решаюсь на откровение: